Ни дождя, ни урагана, ни даже маленького ветра, на улице не было. Был ещё даже не вечер, и Дима гулял. Потрогал шершавую стенку сарая, потрещал палочкой по забору, но гулялось не очень. Гулять и помнить, из-под окон тебе нельзя никуда уходить, не нравится никому, и Дима скорее слонялся. В пятый раз заглянул под крыльцо и уже вновь собрался потрещать по забору, - как за сараем кто-то мелькнул! Дима замер! Но больше из-за угла никто не появлялся! И он, не дожидаясь, пока этот кто-то успеет перепрятаться, приник к сараю и, как разведчик, заскользил вперёд! Не обращая внимания на следивших за ним с карниза воробьёв! Не отвлекаясь на шарахнувшуюся прочь ворону! По шажочку, по шажочку добрался до поворота! Не медля ни секунды, высунул за угол нос – и в то же мгновение с противоположной стороны высунул нос тот, кто там был! Отпрянул! И, уставившись на Диму большущими чёрными глазами, в мгновение ока готовый сорваться с места, затанцевал на точёных ногах!
За углом оказался жеребёнок! Мама его, лошадь, щипала травку, а он! Перебирая игрушечными копытцами, и поводя бархатными ушками, сказал Диме тоненьким голосом: «И-и!..» - и так замахал своим коротеньким кудрявым хвостиком, что Диме тотчас захотелось так же! Жаль только, что ни такого замечательного и никакого хвоста вообще у него не было! Зато была коробочка с зелёным жуком! И Дима тотчас на ладони открытую коробочку жеребёнку протянул.
- Хм-м-м…- низким, из самого живота, строгим голосом сказала лошадь. – Хм-м-м!..- повторила она, предупреждая, жеребёнка, чтобы он ничего у малознакомых людей не брал! Но жук был такой зелёный и так скрёб по коробочке лапками, что жеребёнок на мамино «Хм-м…» лишь оглянулся и, трепеща замшевыми ноздрями, вновь потянулся к коробку. Чтобы было лучше видно, Дима даже поднял жука повыше! И уже было потянулся другой рукой погладить жеребёнка по его белой звёздочке на лбу, как вдруг на них, как ураган, чего-то налетело, - и между ними, словно Сивка-Бурка, появилась мама-лошадь! Приподняв губу, показала всем вокруг свои большущие зубы, и, прижав уши, так сердито сверкнула нахмуренными глазами, что Дима невольно попятился! Споткнулся! И уже начал было заваливаться навзничь, - но сзади его тут же кто-то подхватил, и, громким, как гром, его, Диминой мамы, голосом сказал: - Не сметь!
…Стараясь ничего не пропустить, выкручивал голову прижатый к маминому боку Дима! С другой стороны тянул свою любопытный жеребёнок! И лишь их мамы – и Димина, и жеребёнка – не выглядывали ни откуда, а, упёршись глазами, неотрывно смотрели друг на друга! Смотрели! Смотрели! Ни огромнейших зубов, ни даже обыкновенных копыт у Диминой мамы не было, - но всё равно! Поняв, что ни ей, ни её жеребёнку никто ничего плохого делать не собирается, что в коробочке только жук, первой отступила лошадь! Сказала: «Ну и ладно…» - и, оттесняя боком с неохотой отступающего жеребёнка, отошла с ним на середину лужка. Поставила там перед собой понурившегося сына, и тут же, укоризненно взмахивая хвостом, принялась его отчитывать. И, хотя по лошадиному Дима понимал ещё не очень, но то, что выговаривала мама-лошадь было понятно даже и ему: Говорила, как она переволновалась! Что жук в коробочке запросто мог оказаться ядовитым! А о том, чтобы жеребёнок от неё далеко не отходил, она устала уже и повторять.
Диму же не ругал никто, сам он есть жука не собирался никогда! Беспрестанно и со всех сторон ощупывавшая его мама повторяла лишь одно: «Ты цел? Ты цел? Ты цел?»
Дима ответил, что он цел, что ничего с ним не случилось! После чего мама с облегчением вздохнула, про Димино здоровье спрашивать перестала. А постояла, порадовалась немного ещё. И, хотя темнеть только ещё начинало, обыкновенным уже голосом ни с того, ни с сего вдруг сказала, что: «приключений с неё на сегодня, пожалуй, уже хватит» - и увела Диму домой: умываться, ужинать и спать. А затем, когда вернётся папа, тихонько на кухне расскажет ему, как у них тут всё сегодня было.
Александр Петербургский
